Главная страница

серп луны взошел, а он все боялся идти в дом. Похоронил в сарай под солому все те хвойные бервеньчукi, раз несколько подкладывал коням сена, переждал уже i поздний вечер, замерз, много раз заглядывал в окно i Волечкi не мог увидеть, а в дом не шел. "Пусть спит". Стоял часами, трясся с холода, а не шел. I ему было хорошо беречь ее сон. Наконец пошел. Так открывал дверь, будто это он нес на голове полные стакан воды, не воды, а дорогостоящей жидкости, или яда, капля которого прапалiць навылет ему голову. Какова же была его радость, когда он наконец оказался в доме i увидел, что Оленька спит. Но она не спала, а видела, как он вошел i стал у нее. - Где ты был раньше? Уже тебе никуда больше не надо идти? Как-то одной нехорошо, грустно ... Ощущение великого счастья овладело им. Он будет здесь! Возле нее! Всю ночь он не будет спать! А сторожить будет ее сон i спокойствие! - Нет, не пойду, только надо где это золото скрыть, пусть оно огнем пойдет. - Возьми в ящике медный ключик, открой в клецi сундук i вбросить туда, пусть оно пропадет, пусть бы лучше немец его унес с собой, а то ... - Правда, правда. Когда он открыл сундук i положил в прыскрынак золота, будто с души его спало что тяжелое. В доме он услышал от Волечкi: - Хорошо, что уже нет в доме, этот фельдшер, как почитал те письма ... Боженька, что тот немец пережил, как он мучился! НЕ иди уже никуда, но будь здесь i спи, уже ночь ... - Хорошо, а за заботу возьмусь может даже i завтра. - А за какой забота? - Ну, коня тебе изменить, остаток бервеньчуков перевезти из леса, подобрав ночь, столбы поставить, ворота сделать, рожь на мельницу, смолоть ... I пошла та ночь, лунная, добрая, тихая, а к утру снова схмурнела небо i начал падать мокрый снег. Тогда под утро они, каждый по-своему, саснiлi какого-то высокого человека в черной одежде i с закрытыми глазами. Он не спал, а был мертв - это у нее, а у него - хохотал i танцевал, но требовал, чтобы ему отдали сапоги i рубашку. Это был граф Палiводскi. Константин проснулся i думал, действительно ли такой мог быть тот неведомый Палiводскi, а Оленька прахапiлася с воплем i криком: "Ой, ой, Боже!" - Что, что? - Отозвался он. - Ой, ой, Палiводскi! .. А кто это здесь в доме? - Это я, - крикнул Константин. - Кто? Она еще не отвыкла от своей одиночества i не привыкла к нему. Он подбежал к ней i увидел, что она дрожит. Сколько раз, живя уже одна, без отца, она так просыпалась ранiцамi от неприятных или страшных снов! I привыкала в одиночестве своими силами гнать от себя тяжелое впечатление от кошмаров. Теперь же она подумала, что где-то около нее есть он. Как легко i сразу пропала сон, i она улыбнулась, еще с закрытыми глазами. - О да, а то кричишь невесть чего. Это же сон. I по ее лицу он догадался, что она приходит в себя. - Ночью я выходил смотреть лошадей, уже на день шло. Мокрый снег грязи дал. А конь твой уже ни ничего не съел - даже i не тронул сена. Ты ничего не думай. Мой конь совсем молодой. Знай, что это твой. Ты только поправляйся. - Я же поправляюсь. Разве ты не видишь? - А на дворе уже i последнее листья с iгрушы осыпалась за вчерашний день. Черный, как сажа, лежит мокрое. Через два дня он начал кормить худого коня паранкаю, не отходил от него, делал ему какое-то особое пойло, а через две недели сказал Вольцы, что конь чуть абгладiвся i уже сумеет его сбывать. Однажды вдосвецця он покрыл коня мешком i сел сверху. Верхом выехал он со двора. Сумка с краюхой хлеба была в его руках. На конном рынке в мелком городишке, верст за сорок от Сумлiч, он, как искушенный стук перекупщик, расхваливал...